Восходящее солнце отбрасывало на мир красное зарево, окрашивая все в цвета оранжевые и желтые, слегка красные, будто бы мир ненадолго погружался в огонь. Оно прогоняло предрассветные сумерки, ползло лениво, будто хотело остаться за линией горизонта еще несколько минут, еще поспать, еще совсем немного. Предрассветные сумерки были ее любимым временем суток. В них чувствовалась свобода, она проникала внутрь, чувствовалась в росе и окружающем ветре, воздухе, тумане, который покрывал траву. Она вдыхала запах полной грудью, чтобы дальше, прямо в легкие, раствориться в крови, разнестись по организму, почувствовать изнутри. Она любила это чувство. В этом было свое очарование и свой покой.

Солнечный свет играл на камнях поместья Фоули, пробуждал ото сна деревья и цветы, отражался от стекол в оконных рамах бликами и веселыми зайчиками. Эта картина завораживала, настолько, что она даже останавливалась, подходя к величественному дому, нависающему над ней немым укором и смотрящим этими глазами-окнами в солнечных бликах.
Ты слишком поздно, Шарлотта.
Или слишком рано?

Она старается ступать тихо, еле слышно, чтобы каблуки не стучали о каменный пол, не разносились эхом по самым темным закоулкам, не пытаясь разбудить обитателей дома. Чтобы никто не узнал о ее позднем/раннем возвращении. Сейчас дом был полон умиротворения, он спал, даже, кажется, спали портреты предков ее драгоценного супруга. Это не могло не радовать, уж слишком косо на нее смотрела его прабабушка? Или еще дальняя родственница? Она не помнила имени. Их и так было слишком много, а Ксандер помнил их имена за нее.

В этих коридорах чувствуется холод, такой, что пробирает до костей, вековой, кажется. От него не укроешься ни под теплой мантией, ни под пушистым свитером, ничего не спасет от мурашек по коже спины, начиная от шейного отдела позвоночника, уходя все ниже, и отдавая в пальцы щекочущим чувством прохлады. Это чувство не унимают даже перчатки.
Ей просто нужно привыкнуть, и тогда она перестанет ежиться от холода наедине с самой собой. Дом большой, а она, кажется, еще не знает до сих пор всех его тайн и секретов.
Главное, чтобы они не были слишком ужасны.

В спальне темно, ее окна выходят на запад, и солнце еще не скоро доползет сюда своим ленивыми светом, чтобы озарить комнату теплотой. Ей это нравилось. Она любила просыпаться не из-за солнечных зайчиков на лице, а из-за чего-то приятного, что не проникает в сон внезапно и противно.
Александр спит, размеренно дыша, спокойно, с расслабленным выражением на лице. Это даже кажется милым. Нет вечной складочки на лбу, из-за которой кажется, что он постоянно над чем-то напряженно думает, или в чем-то сомневается. Она даже улыбается, смотря на это. Наверное, это немного глупо, но какая разница, ее же сейчас никто не видит.

Под одеялом тепло. Эта прохлада поместья отступает, будто Шарлотта оказывается надежно от нее укрыта куском материи, но та ее оберегает. А руки у нее холодные, еще с улицы, пусть на ней и была июльская ночь. Шарлотта не хочет будить мужа, она знает, что задержалась на работе непозволительно долго, но время внезапно перестало сегодня существовать. Опомнилась она, когда рассвет начал раскрашивать небо в яркие краски. Пришлось собираться скорее и трансгрессировать в дом.
Ксандер теплый, она чувствует тепло его тела даже через это расстояние, пусть и в пару дюймов, но расстояние, между ними. Она смотрит на родинку под лопаткой и опускает голову на подушку, надеясь уснуть снов спокойным, глубоким, желательно, до вечера, а может и до утра следующего дня. Она и правда устала, почувствовала только сейчас, как веки наливаются свинцом и глаза закрываются даже против воли.

Она оставляет легкий поцелуй, едва-едва касаясь губами кожи, почти невесомый, на его плече. Она наслаждается его теплом, и почти уже засыпает, когда слышит, что дыхание у Ксандера уже не такое спокойное и глубокое.