РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:
При общении с любым из членов семейства Лавгуд — они с простотой могут заявить, что не помнят чистоту своей крови. Разве это так важно?
Ксенофилиус Лавгуд — отец, полукровный волшебник четвёртого ранга. Сорока трёх лет от роду. Вдовец. Ранее был главным редактором журнала «Придира» с весьма спорной репутацией, а ныне же является репортёром в газете «The Froid Times».
Пандора Лавгуд, в девичестве Обланск — мать, чистокровная волшебница. Любила поэкспериментировать с заклинаниями. Так сложилось, что её заклинание сработало неправильно, и она умерла на глазах у дочери (именно поэтому Луна начала видеть фестралов). Погибла в тысяча девятисот девяностом году.

ИНФОРМАЦИЯ О ПЕРСОНАЖЕ:
Дом Лавгудов стоял вдалеке от города, и Луне было особо не с кем общаться — и тогда девочка нашла друзей во всём, что её окружало. Она ходила по полю, делилась своими мыслями с цветами, заглядывая им в глаза, обнимала большое толстое дерево на холме, как старого друга, обращалась к небу и слышала ответ в шелесте травы. Временами она даже видела нарглов, которые, как она всех настойчиво убеждала, не любят быть на виду и прячутся в высокой траве, а иногда ей удавалось поговорить с мозгошмыгами или морщерогим кизляком. В её белокурой головке помещался целый мир, который она — Луна — сама создала.

Необыкновенно тихая для ребенка её возраста, но бесконечно открытая и эксцентричная со всеми, с кем соприкасается в жизни. Всегда купающаяся в лучах солнца, всегда витающая в облаках и млеющая в мире её собственных выдумок и фантазий. В мире их семейных фантазий, который всегда будет полным, в котором за руку её держат обязательно с двух сторон. С одной — рука нежная, но в то же время твёрдая, с другой — сильная, сухая от бумажных порезов и отсутствия внимания к ней. Отец всегда старался оградить её от внешнего мира и опасностей, которые подстерегают далеко за холмами, мать — почувствовать причастность к нему и окунуться в его загадки с головой.

Бесконечные полки с поблескивающими на солнце склянками, баррикады столиков и столешниц — хромые и ветхие подпирали иные — новые, но такие же поломанные и уже абсолютно бесполезные. Та же участь постигала каждый из когда-либо приобретённых в этом доме котлов, которые заполнили всю кладовую и считали своим долгом являть себя миру всякий раз, когда погружённая в свои мысли или подхваченная вихрем энтузиазма миссис Лавгуд забывала повернуть ключ в замке или настежь распахивала кладовую вместе с окнами во всей комнате, давая волю хорошему сквозняку. На заклинания уборки она не привыкла растрачивать свой магический потенциал и зачастую предпочитала сумбур и хаос, в которых нередко рождалось вдохновение и его плоды — изобретения, незначительные для магического мира, но по-своему любимые и нужные во всём. А самый последний эксперимент?

Пандора в её обыденной манере суетилась (нет-нет, не на кухне) в своей лаборатории, то и дело посматривая на часы и готовя необходимые для заклятья ингредиенты. Вся его сложность состояла лишь в том, что необходимые при ритуале действия должны свершиться в определённое время, секунда в секунду. Полдень близился, а топот над головой Луны становился всё решительней. Девочка, как обычно в это время суток, свернулась калачиком в своём любимом кресле и разглядывала картинки в уже так полюбившейся ей книге о «Магических существах и растениях» с совершенно невероятной флорой и фауной с просторов невидимого для глаз маггла мира. В очередной раз поднимая глаза к потолку, Луна вздрогнула. Сверху послышался ликующий вопль. Девочка моментально вскочила с насиженного места и ринулась по винтовой лестнице, ведущей в лабораторию. Отец уже был там. Он застыл перед распахнутой в мамину комнату дверью и смотрел на неё с таким трепетом и воодушевлением, будто влюбился в неё ещё раз. Девочка заглянула ему за плечо и увидела, как маму охватывает странное свечение. Девочка бросилась к маме, взметнув бойкие, готовые к борьбе с ненавистным барьером, кулачки. Но что она могла? Она натыкалась на преграду снова и снова, но, как и отец, была вынуждена в бессилии опереться на него руками и в ужасе смотреть на происходящее.

Пандора застыла в вихре парящих мебели, склянок, обрывков тюли и капель неизвестных жидкостей, всё ещё прижимая к груди нечто живое. С каждой секундой её очертания становились всё более нечёткими, рот едва открывался в ставшем совершенно беззвучном шепоте. Барьер слабел и наконец отцу удалось разрушить его окончательно. Он рухнул к ногам своей ослабевающей жены и обхватил её руками, пытаясь вернуть на землю. Он что-то крикнул на непонятном девочке языке и внезапно всё остановилось. Свечение, источником которого несомненно оказалась мама, стало медленно угасать под мерное и почти мелодичное шипение, которое издает вода касаясь раскалённых углей. Отец лихорадочно цеплялся за обмякшие плечи, тряс безвольное тело, хватался за её щеки и снова тряс, ещё энергичнее. Он кричал так громко и самозабвенно, что не сразу заметил, как кто-то слабый и трясущийся, как осиновый лист, погладил его по щеке. Ксенофилиус обернулся и встретил не верящий в происходящее взгляд своей дочери. В ту же секунду их лица озарила вспышка, и они оба вскрикнули. Мгновением позже все зависшие в воздухе предметы со звоном и треском рухнули на пол, пополнив собой склад уже непригодных к использованию вещей. Комнату залил свет солнца, которое было ещё высоко и не имело ни малейшего представления о том, что произошло в жизни этих двоих.

Луна часами сидела в центре пустой лаборатории, прокручивая раз за разом каждое из воспоминаний, связанных с ней и с её постоянной обитательницей. Главным образом, самые последние. На письменном столе стояла живая фоторамка. На ней улыбались и махали руками трое человек. Маленькая пухленькая девочка с веснушками и озорной улыбкой, миловидная женщина с усталыми глазами, наполненными материнской любовью, она приобняла девочку. Сзади женщины стоял мужчина, уже немолодой, но ещё и не старик. Он положил руку на плечо женщине и несмело улыбался в камеру. Обычная семейная фотография, сделанная во время отпуска.

Луна Лавгуд разительно выделялась из общей массы. Для профессоров она оставалась загадкой, её действия сложно было предугадать. Её глупые, нелепые вопросы и ответы порой ставили в тупик, а также вызывали приступ хохота у её однокурсников, но ничто, кажется, не могло поколебать её веру в небылицы. Она словно жила в некоем сказочном мире, который, вероятно, сама себе придумала. Она любила гулять по ночным коридорам Хогвартса. Когда гасли огни и толпы студентов расходились по своим спальням, ей казалось, что этот огромный, полный волшебства замок принадлежит ей одной, как будто Луна — сказочная принцесса. Она представляла себе, что одета не в мантию с синеватым отливом, а в шёлковое изящное платье, и часто танцевала вальс в лунном свете.

Босые ноги тихо ступали по холодному каменному полу. Луна давно научилась не обращать внимания на пронизывающий, как тысячи маленьких иголочек, ступни холод. Вместо этого девушка продолжает шагать по коридорам Хогвартса, развешивая на стенах объявления о пропаже (глупые нарглы). Однако их никто не читает, ведь сегодня последний учебный день, все студенты и профессора сейчас на прощальном пиру, и лишь она одна одиноко бродит по пустым коридорам самой волшебной школы в мире. Но Луна не чувствует себя одиноко. Наоборот ей нравится ходить по замку, особенно, когда здесь больше никого нет.

Большую часть своей жизни в Хогвартсе она проводила в лесу, резвясь с существами, которых не видели люди в замке. Те, кто были в замке, замечали её причуды и странности, но они не прилагали никаких усилий, чтобы разглядеть что-то помимо них; всё, что видели люди, когда смотрели на фестралов — это уродство и смерть. Таким образом, она увидела красоту в них так же, как они увидели красоту в ней. Пока другие девочки мечтали об единорогах и пони, она мечтала о фестралах. Она считала их очень красивыми. Все углы, сухожилия — они больше напоминали ящериц, чем лошадей. Они были необычными, как и она сама.

Призрачные существа встречают Луну спокойно, а всё ещё маленький детёныш радостно подбегает к её босым ногам. Как хорошо, что сейчас фестралы растут медленно. Когда-нибудь настанет время, и они будут становиться взрослыми за несколько дней. Это будет означать, что погибло очень много людей. Луне грустно от этих мыслей, поэтому она старается не думать об этом, вместо этого кидая детёнышу фестралу кусочек сырого мяса. А затем зябко ведёт плечами.

У Луны Лавгуд раньше никогда не было друзей. Все считали её странной, и никто не понимал её, но Луна никогда не обижалась на людей, которые называли её ненормальной. Она знала, что не такая как все — с самого детства мама говорила ей, что маленькая Лавгуд особенная; ей не нужно этого стесняться и обижаться на того, кто этого не понимает. И Луна всегда вспоминала её слова, когда её обижали.

У Луны было немного друзей по мнению окружающих, однако Лавгуд мыслила совсем по-другому. Каждого человека она считала своим другом и даже слизеринцев она не спешила записывать во враги. Только Тёмный Лорд и его шайка были вычеркнуты Луной из списка друзей, но она всё же надеялась, что они исправятся. В этом была вся Луна. Она всегда прислушивалась к советам окружающих и благодарила людей за всё, даже за всякие мелочи — этому учила её мать.

— Ты можешь видеть то, что другие не замечают, — говорил её отец. И это была чистая правда. Речь шла не только об этих зверюшках, которых другие не видели, но и о всём мире. Девушке хватало одного взгляда, чтобы понять, какой человек; понять, что у него на душе. Луна читала людей. Луна читала людей не так, как делали это единороги и фениксы, не так, как гадалки и карты таро, не так, как разумные артефакты, рождённые выворотками души. Луна просто видела. Этого было достаточно.

Мозгошмыги, рисующие вокруг человеческих голов замысловатые фигуры, могли рассказать многое. Взгляды, линии от ладоней до самых рёбер, волосы, спутавшиеся в карты маггловских городов, вязь почерка на пергаменте и предплечьях, глубина морщинок в уголках глаз — люди говорили о себе, не открывая ртов, и детали сыпались с плеч и мантий на каменный пол замка.

Её всегда сторонятся, зовут полоумной, а она мягко улыбается, когда видит, что хоть у кого-то на душе спокойно. Она не верит в чёрные и белые полосы, не сетует на неудачи и не верит в удачу. Для неё главное, чтобы близкие люди могли улыбаться, чтобы их боль была не такой острой, не такой пожирающей.

Она странная настолько, что кажется родной. Луна Лавгуд понимает всё, но когда она об этом говорила? Верно. Ещё ни разу. Изредка бросая странные фразы, смысл которых может доходить очень и очень долго, но и позволяет ненадолго забыться.

Она искренне радуется и вместе с влюблёнными напевает под нос тихие песни, при этом влюблённой не являясь. Коридорами она не ходит, передвигается прыжками, которые заставляют почувствовать себя лёгкой, словно пушинка, даже если на плече тяжёлая сумка. Немного наивно, по-детски, но никому нет дела. Улыбается всем вокруг, даже натыкаясь на угрюмые лица. Она устраивает иногда охоту на нарглов и ведёт мысленный подсчёт количества мозгошмыгов в каждом встречном человеке. Считать не сложно. Их так много, что видно невооружённым взглядом.

Когда после нападения на Хогвартс Пожирателей Смерти всем ученикам сказали, что Дамблдор погиб, Луна сначала не могла в это поверить. Старый чародей, всегда такой непоколебимый, он уже давно стал не просто директором, а одним из неизменных атрибутов школы волшебства. А теперь его нет — и ночные коридоры Хогвартса опустели ещё больше. Луна сидела на подоконнике, освещаемая своей ночной тёзкой, и писала письмо отцу, чтобы утром отправить ему весточку — «я жива и в порядке».

У неё разбита губа, не заживший порез через всю левую щёку, и вчера на ней Кэрроу испытывал Круцио — просто Луна оказалась не в том месте и не в то время, — а она сидит и улыбается, как ни в чём не бывало. И даже кажется, что Луна действительно светится: в её волосах запутались звёзды, а за рёбрами горит незатухающий огонёк. У самой Луны в животе тяжёлые камни от пятидневного голода, а перед глазами всё плывёт. Луна даже почти не чувствует боли. Да, почти. Чувствует что-то неладное. Но это временное, эхо войны, которое отзвучит и уйдёт.

Её кровь странная на вкус, лишённая всей детской романтики по поводу шрамов за храбрость. Нет-нет, Беллатриса Лестрейндж умеет наносить раны, которые действительно пугают.

— Нас спасут, — пожимает она плечами и кивает мистеру Олливандеру. — Мы совершенно точно выживем. И она так права, так права, что её облако веры обнимает других пленных и успокаивает. Луна тихонько поёт колыбельные, когда ей больно. Она твёрдо уверена в том, что всё закончится. Ей неуютно не только потому, что её держат в плену, чтобы шантажировать её отца. И не только потому, что все здешние обитатели желают ей смерти. И не только потому, что держат её и остальных пленников в подвале, лишь иногда забирая на допросы. Для Пожирателей она была осквернительницей крови, которую мало того, что называли полоумной, так ещё и со святым Поттером связалась — выступала одной из зачинщиков всех акций неповиновения новой администрации Хогвартса.

Она верит в то, что скоро здесь появится Гарри. Что скоро её спасут и она вернётся к папе. К отцу, который любит её потому, что она — его дочь, а не за какие-то достижения. Она в каком-то своём мире, мире, где волшебство только доброе и не умеет причинять боль. И спустя три месяца Луна-таки оказывается на свободе. Когда их освобождают, она украдкой салютует небу.

Луна улыбается: здравствуй, мир.

Луна возвращается в Хогвартс, потому что ей так хочется сделать что-то полезное. Ей не нравится прятаться. Ей нравится жить. Война приходит огненной волной, разделяя жизнь на «до» и «после», заставляя забыть привычное существование. Пожиратели Смерти не только в Англии — они повсюду. У неё такая же мечта, как и раньше — покой. Пусть это всё закончится.

Она старается лишь обезвредить, но не покалечить, но в какой-то момент срывается. Ей совсем немного остаётся до того, чтобы прошептать «Авада Кедавра», потому что так кружится голова и оседать инеем спокойствия становится тяжелее. Но она не делает этого. Вместо этого лишь продолжает защищать себя и свой дом. Свой мир. А потом всё заканчивается. Пеплом и мелким дождём. Луна находит свободное место и сидит одна. Не может поверить в то, что не взорвалась. Она хочет утешить весь мир, но тот занят в попытках определить, сколько же ран у него появилось.

Люди вокруг неё становились звёздами один за другим, а после битвы она отыскивала их на широко распахнутом небе. Той ночью она почувствовала это; она находила их одного за другим. Она улыбалась каждому в сиянии их света. Там, недалеко от её мамы, был профессор Дамблдор с его мерцающими ярко-голубыми глазами из-за стёкол очков. Чуть дальше, прямо за сияющей луной, стояла Нимфадора и Гарри. Рядом она замечала родителей Гарри, хоть и не знала о них почти ничего. Она просто ощущала их и благодарила за возможность познакомиться с их сыном, обрести нового друга. В нескольких шагах был Сириус, и ещё Букля, Фред, Снейп, Муди и отец Дина. Она обнаружила и Добби, и Колина, сияющих и счастливых. Она благодарила их всех. Луна думала: могут ли существовать на одном небе такие люди, как Пожиратели Смерти, которые убили их? Или звёзды — только для определённых людей? Тогда что насчёт тех тёмных уголков там, где звёзд не было? Может быть, размышляла она, они ушли именно сюда. Чем дольше она смотрела, тем больше верила в такую возможность. Боль — это так же временно, как жизнь, и поэтому совсем нет смысла бояться, нет причин для грусти, потому что свет будет гораздо длинней, чем любая тьма.

Когда-то Гарри сказал, что Луна гораздо сильнее, чем кажется, и он был чертовски прав — именно эта своеобразная и странная девушка первая взяла себя в руки и помогла остальным как можно скорее справиться со своим горем, вдохнув свет там, где, казалось, уже все было бесповоротно объято мраком. Нередко она становится единственным препятствием между деятельным Ксенофилиусом, что раз за разом пытается внедрить между обличающих статей что-нибудь про целебную слюну гномов, и тем, какой линии придерживается газета с самого начала.

У Луны губы мягкие, а светлые волосы пахнут полевыми цветами. Ещё у неё очень нежные руки, звонкий голос на трепещущих нотках и большие выразительные глаза. Луна интересно рассказывает, если её внимательно слушать, и очень вкусно готовит. Она улыбается так по-детски открыто и обезоруживающе притягательно. Она никогда не смотрит прямо в глаза. Луна была эфемерна, непостоянна — умеет находить что-то интересное извне.

Кожа на груди фрагментами по-змеиному шелушится от одного яда, по спине вьются буйными узорами шрамы, плечи испещряют царапины, а на рёбрах — мелкие, частые зазубрины, будто отметки прожитых дней. Вера и воображение — вот, чем по сей день руководствуется Луна, которая в свободное время помогает на тренировках и с удовольствием объясняет, как вызывать телесного патронуса, с невозмутимым видом добавляя, что в противном случае дементор может высосать всю жизнь. Она недоумевает, когда кого-то это пугает, а потому советует с большим энтузиазмом бояться мозгошмыгов, которые неровен час проберутся в голову.

Луна Лавгуд верит в оппозицию, в будни, в любовь ко всему живому — в её глазах отражаются блики собранного по крупицам чужестранного пламени, звёздная пыль, взмахи белоснежных крыльев, серебряные росчерки когтей и ещё сотни разноцветных, блещущих перламутром воспоминаний, хотя она улыбается на это скромно и растерянно, неловко отмахиваясь, так что да:

Быть Луной Лавгуд — это значит быть «немножко» чудом.

Способности:
Она знает пятьдесят три способа узнать, где север, и ещё как минимум двадцать — как добраться туда. При всей своей эксцентричности и приверженности странным убеждениям, Луна довольно умная и способная волшебница. Она вполне успешно обучалась оборонной магии на занятиях Отряда Дамблдора, участвовала в схватке с Пожирателями Смерти в Министерстве Магии. В этом сражении она проявила не меньшую отвагу, чем гриффиндорцы, и при этом на редкость была хладнокровной; порой создаётся впечатление, что она совершенно лишена страха. Ей удаётся спасти и вытащить из схватки и Джинни со сломанной ногой, и оглушённого заклинанием Рона. Умеет вызывать патронуса, который принимает вид зайца. Благодаря своему раскованному мышлению, ей порой удаётся найти самые неожиданные решения. Она догадывается использовать фестралов, чтобы добраться до Лондона, позже — что предметом, который искал Гарри, может быть диадема Рэйвенкло. У Луны есть удивительная способность во всём находить светлые стороны, или просто обращаться к чему-то доброму, способному поддержать в трудную минуту. Наиболее полно это ощутил на себе мастер Олливандер, с которым мисс Лавгуд провела около четырёх месяцев в плену в подземелье поместья Малфоев. Талантливая художница. Гарри восхищался росписью стен кухни в доме Лавгудов и особенно портретами (своим, Рона, Гермионы, Невилла и Джинни), которыми Луна украсила потолок в своей комнате. В школе преуспевала по многим дисциплинам. Неплохо держится на метле. На самом-то деле отлично ладит с цифрами. Обладает удивительным талантом вернуть к жизни, казалось бы совсем бездыханное растение. Большее предпочтение отдаёт базовым лечебным зельям.

Артефакты:
Первая палочка Луны была приобретена в Косом Переулке в тысяча девятисот девяносто втором году. Луна любила закладывать её за ухо. В тысяча девятисот девяносто восьмом году эту палочку конфисковали Пожиратели Смерти, когда взяли девушку в плен и держали в подвале особняка Малфоев. В апреле того же года мистер Олливандер сделал девушке новую палочку в благодарность за его утешение в плену. Палочка вышла гладкой, без рукояти; ровной почти как карандаш, с растительным рисунком на более толстом конце. Сделана из дуба и сердечной жилы дракона, имеет тринадцать дюймов в длину, довольно-таки жёсткая. Ранее у Луны во владении была обширная коллекция волшебных шляп: начиная от издающей рёв львиной головы до машущего крыльями орла; и ныне девушка не оставила свою блестящую идею со времён пятого курса обучения и продолжает создавать различные примечательные шедевры. Также не стоит упускать любимые спектрально-астральные очки мисс Лавгуд с помощью которых можно увидеть мозгошмыгов (а даже если и нет, вам девушку не переубедить в обратном)! Со времён Отряда Дамблдора хранит зачарованную монету у себя в кармане, а в семейной библиотеке можно найти первоиздание книги «Фантастические звери: места обитания». На восемнадцатилетний юбилей от отца получила фамильный перстень, оберегающий от сглазов и проклятий.