Padma (Nelumbo nucifera — 'the sacred lotus') is an aquatic plant that plays a central role in Indian religions. The lotus is an ancient and polyvalent symbol. Often used as an example of divine beauty and purity.[indent][indent][indent][indent](q)

РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ:

[indent]Siddhartha Ganesh Patil — grandfather, pure-blood, 84 y. o. | Сиддхарта Ганеша Патил — дедушка по отцовской линии, чистокровный волшебник, 84 года; глава волшебной деревушки Калали, Карнатака, Индия;

[indent][unknown name] Patil † — great-uncle, [status unknown], Siddhartha's twin brother, was born in 1915 | [имя неизвестно] Патил — двоюродный дедушка по отцовской линии, [статус неизвестен], брат-близнец Сиддхарты Ганеши Патила; умер через несколько часов после рождения (1915);

[indent]Amrita Siddhartha Patil (nйe Amrita Jayanti Chaturvedi) — grandmother, pure-blood, 78 y. o. | Амрита Сиддхарта Патил (урождённая Амрита Джаянти Чатурведи) — бабушка по отцовской линии, чистокровная волшебница, 78 лет; владелица сети цветочных магазинов «Shri Venkateshwara flowers» в магической Индии;

[indent]Bharat Rajendra Rasal † — grandfather, muggle-born, 70 y. o. (at the time of his death) | Бхарат Раджендра Расал — дедушка по материнской линии, маглорождённый волшебник, 70 лет (на момент смерти); скончался от драконьей оспы в 1976 году;

[indent]Devika Aravinda Chowdhury — grandmother, pure-blood, 93 y. o. | Девика Аравинда Чоудари — бабушка по материнской линии, чистокровная волшебница, 93 года; глава Отдела международного магического сотрудничества Министерства Магии Республики Индии;

[indent]Karisma Mala Chowdhury da Silva (nйe Karisma Mala Chowdhury) — great-aunt, pure-blood, 76 y. o. | Каришма Мала Чоудари да Силва (урождённая Каришма Мала Чоудари) — двоюродная бабушка по материнской линии, чистокровная волшебница, 76 лет; в молодости была выдана замуж за португальского дипломата; рано овдовела; ныне со своей спутницей жизни проживает в Лагуше, округ Фаре, область Алгарве, Португалия;

[indent]Prabhakar Dayaram Patil — father, pure-blood, 52 y. o. | Прабхакар Даярама Патил — отец, чистокровный волшебник, 52 года; единственный ребёнок в семье; консул магического сообщества Индии в Отделе международного магического сотрудничества Министерства Магии Великобритании; после гибели старшей дочери, Парвати, настоял на возвращении жены на родину, опасаясь преследования со стороны победивших в связи с участием дочерей в Битве за Хогвартс; на момент весны 1999 года занимает указанную должность и проживает в особняке на Белгрейв-сквер, Лондон, Великобритания;

[indent]Indrani Sri Patil (nйe Rasal) — mother, half-blood-2, 44 y. o. | Индрани Шри Патил (урождённая Расал) — мать, полукровная волшебница со вторым статусом, 44 года; бывшая целительница Больницы магических болезней и травм Святого Мунго в Отделении волшебных вирусов; после гибели одной из дочерей в Битве за Хогвартс (2 мая 1998 года) вернулась на родину; на момент весны 1999 года живёт у матери в Мумбаи, Махараштра, Индия;

[indent]Rukmini Rani Rasal — aunt, half-blood-2, 38 y. o. | Рукмини Рани Расал — тётя, полукровная волшебница со вторым статусом, 38 лет; одна из тренеров Национальной Сборной Индии по квиддичу; живёт в Маргао, Гоа, Индия;

[indent]Parvati Shyama Patil † — twin sister, half-blood-3, 18 y. o. (at the time of her death) | Парвати Шьяма Патил — сестра-близнец, полукровная волшебница с третьим статусом, 18 лет (на момент смерти); бывшая студентка факультета Гриффиндор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, однокурсница Золотого Трио, близкая подруга Лаванды Браун и соседка Гермионы Грейнджер; погибла в Битве за Хогвартс (предположительно, от рук Антонина Долохова) 2 мая 1998 года;

ИНФОРМАЦИЯ О ПЕРСОНАЖЕ:

[indent]Её отражение в холодных водах не изменилось — она пальцами провела линию ровно посередине, пуская по тому рябь, — серебряный свет извивался и корчился в реке до самого дна, подобаясь безголовой змее, одетой сверкающими чешуями — и Падма прикусила ладонь, чтобы не разреветься. Змея, бывшая её боггартом, — большая королевская кобра, с блестящим телом и древним символом солнца на грудных рёбрах, что едва не укусила её далёким удушливым утром в Махараштре, — стала тем, кто погубил Парвати: Падма не могла не вспомнить Волдеморта и тёмную метку, поселившуюся на левом предплечьи его последователей, но…
[indent]Но Васуки, царь великих нагов, хранил Властителя Вселенной Шиву, обвив его шею, так почему же он не уберёг Его возлюбленную жену?..

Dicebant mihi sodales, si sepulchrum amicae
visitarem, euros meas aliquantulum fore levatas. —

Ebn Zaiat

[indent]Падма взвыла, взрывая пальцами комья влажной кладбищенской земли: та забивалась под ногти, становилась линиями на её ладонях, облепляла колени и голые икры, так, что можно было почувствовать каждый ком или тонкую веточку, но Падме было всё равно — Парвати была там, внизу, и звала её, и потому Падма копала, быстро, насколько хватало сил, загребая руками, словно продиралась сквозь толщу вод священного Ганга. Она не могла оставить свою сестру: звук — её собственный голос — проникал через поры земли, через её каменную плоть, звук и запах, тошнотворный, сладкий — запах гниения и разложения. Он находил волна за волной, и от его силы у Падмы скрутило горло, на несколько мгновений всё поплыло перед глазами — и она увидела сандаловое дерево гроба с золотым вензелем Патилов на откинутой треснутой крышке (она не помнила, как бездумно хваталась за края, не помнила, как обламывала ногти, бессильно скребя по стыкам, и не помнила, как запускала Бамбардой, рассекая воздух, словно молнией), усыпанные увядающими цветами траурно-белые подушки и, среди всего этого, Парвати, одетая в красное ничья жена, с расчёсанными длинными волосами, что были везде, чёрные, как запёкшаяся кровь, наполнявшая рану, и обмётанными белым губами — следами жидкости для бальзамирования. Падма потянулась к сестре — половина к половине (рана к ране) — к запястью, где нити соединяли разумы и сердца, нащупать пульс, обыкновенно скользящий под большим пальцем, как натянутая нитка, — они держались за руки, переплетали пальцы, сколько она себя помнила, и Падма всегда считала ровные удары сердца, — когда увидела их.
[indent]Змей — нагов.
[indent]Наги скользили под кожей Парвати — под кожей Падмы, — чёрными реками, и те текли, заливая корни деревьев-вен, вспухали, взбухали, разбрасывая пригоршни белой пены, когда русло изгибалось в повороте, — несли в своих водах ужасный яд — они несли смерть, и потому Падма заскоблила пальцами по рукам в попытках вскрыть кожу — выпустить их, закричала, но её голос словно отломило ото рта и тотчас закрутило, разметало ветром.
[indent]Она проснулась, распарывая и без того горевшие лёгкие воздухом, вскочила, дрожа, провела рукой по мокрому лицу, неровным движением забрала назад упавшие передние пряди, — и поднесла раскрытую ладонь к лицу, близко-близко, точно сомневаясь в явленной реальности: тонкая чёрная плёнка, но плотная, жёсткая, покрывала кожу, словно кора, испещрённая трещинами, что шли вверх, раскрывая линии жизни и пуская кровь, — пути, которыми вышли наги.
[indent]Её постель была полна змей — те скользили в смятых, кислых от пота простынях — и она заскользила тоже, стараясь сбросить их на пол, засучила руками, ногами, быстро, яростно, заревела, больно прикладываясь позвоночником о деревянную спинку кровати,  и... сорвалась, просыпаясь вновь.
[indent]Комната была залита холодным, мёртвым светом встающего солнца, что ложился на пол двумя ровными прямоугольниками, и вокруг стояла оглушительная, невозмутимая тишина, как при богослужении. Мама обнимала её и медленно, неуверенно гладила по узкой, мокрой от пота спине, собирая ночную рубашку складками на лопатках, водила по рукам, вминая пальцы в голые предплечья. Мама пахла сандалом и ладаном — она втирала масла в кожу и волосы, сколько Падма себя помнила, учила их, и этого оказалось достаточно, чтобы выдохнуть, — но услышала она странный, всхлипывающий звук, похожий не то на смех, не то на задушенные в горле рыдания. Успокаиваясь, она ещё чувствовала, как дрожала спина — вибрировали мускулы, а, стоило пошевелить головой, казалось, что в сухожилия шеи впаивались ржавые ножи. Падма была здесь — и, в то же время, не была, — она чувствовала мокрую, похожую на грязь землю под своими ногтями — траурная кайма, но это не могло быть правдой: Парвати (Падма не в силах была заставить себя сказать «её труп» или «её тело», ведь это бы значило, что она и вправду мертва) уже семь с половиной дней лежала в одной из дальних комнат их дома, опутанная нитями магии, усыпанная цветками лотоса и сухими зёрнами риса, — красивая, как при жизни, такая красивая.
[indent]— Ты должна сделать это, Падма, — шептала мама, стирая горько-солёные слёзы с уголков её губ большими пальцами обеих ладоней. — Ради вас обеих.
[indent]Парвати кротко, моляще посмотрела на сестру из-под ресниц: «позволь мне уйти». Она сидела на кровати у противоположной стены и игралась со своими волосами: забранные в тугие косы, они оплетали смуглую шею, гладкие, блестящие, как хвосты кобр, и Падма, будто наглотавшаяся ведьминого дыма, глаз не могла от них отвести — в ожидании, что вот-вот услышит змеиное шипение.
[indent]Васуки оберегал Парвати для Падмы даже мёртвой, потому что Падма не могла её отпустить.

[indent]Падма очень хотела бы утверждать, что, после её — после своей — смерти через её жизнь пролегала тёмная, ужасная трещина, расколовшая ту на две части, но она с самого начала была разделена между ними обеими — и потому в этом не было никакого смысла. Они и впрямь не могли сказать, где начинается одна и заканчивается другая — они всегда были сёстрами-близнецами Патил, Падмой и Парвати.
[indent]Парвати была первой — родилась на пять минут раньше Падмы и столько же не дышала, будто ждала — но Падма стала той, на чьи плечи легла ответственность за сестру — стала старшей в глазах всех, даже родителей. Парвати немного злилась — всегда в шутку, никогда всерьёз, потому что знала — это ничего не решало. Они везде и всюду были вместе: делили одну комнату, несмотря на то, что в особняке их было предостаточно, водили друг друга за руку по лондонским мощёным улочкам, прятались среди скал и голубых вод Лагуша, когда гостили летом у бабушки Каришмы и сеньоры да Сильвы, и играли в салочки среди бесконечных волн зелёного моря чая на плантациях Чикамаглура. Там их и нашла магия — они протянули руки ей навстречу, подняли вихри пыли, раскрасив их всеми цветами, какие только знали по фестивалям красок, и закружились, засмеялись — от чистой радости, от восхищения. Хогвартс был через три долгих года — и никто и не думал о чёрном, словно закопчённом небе над головой, а они — вместе: пракрити и пуруша, две половины, что составляли одно целое. Парвати была земным — игривой, шумной, открытой этому миру — и всем людям, которых встречала: от Персефоны Паркинсон на одном из тех министерских вечеров, куда сотрудники и сочувствующие приходили с семьями, до Лаванды Браун — они познакомились в коридорах Мунго, что заливали последние лучи осеннего солнца, одним октябрьским вечером, пока ждали родителей. Лаванда была похожей — может, ещё немного мелочной и уж точно куда более капризной, но готовой защищать — и потому Падма ничего не сказала, лишь улыбнулась, сдержанно, почти скованно. Сама она являла небесное — созерцающее: любила наблюдать, была спокойной и молчаливой, однако вопреки аудасинью (равнодушию), ранимой и отзывающейся на каждое движение.
[indent]Они были вместе — но, всё же, половинами, что составляли одно целое. Парвати оставалась индианкой даже среди казавшихся ей серыми будней в маггловской школе на холодном хмуром острове — не уставала рассказывать о жёлтых улочках Муннара, о том, как солнце золотит стены и крыши домов, о том, как пахнет чай, когда его только сорвёшь, и как грохочут водопады Атираппалли — и как закладывает уши от этого грохота. Падма любила ту Англию, что являл ей Лондон, — и часами могла изучать сквозь высокие окна сумрачно-серый, сыплющий мелким дождём город, насквозь сырой, набухший влагой, прижатый низко огрузшим над крышами пепельным небом, — пусть и не понимала его до конца — и каждый раз тосковала.
[indent]Они были вместе — но, всё же, половинами, что составляли одно целое: Распределяющая Шляпа доказала им это, едва они пересекли спокойную водную гладь озера с танцующими по ней огоньками и взбежали по каменной лестнице: они стали Парвати Патил, Гриффиндор, и Падмой Патил, Рейвенкло, — и никто не должен был вглядываться в их лица, чтобы искать тонкие различия.
[indent]Кто-то — возможно, Дин или Шеймус, — на седьмом курсе скажет:
[indent]— Вы идентичные? — Парвати будет готовить настойку растопырника Лаванде Браун в дальнем углу Выручай-комнаты, и Шеймус — или Дин? — бросит беглый взгляд в их сторону — чтобы удостовериться, прежде чем пробормотать: — Я… Кажется, я никогда не замечал этого, Падма. Вас так легко отличить.
[indent]Она по-доброму хмыкнет — ещё бы: Парвати с Гриффиндора, Падма с Рейвенкло, красный галстук и синий галстук — пусть Падме и казалось невероятно глупым, что эти цвета могут определить их, как и дома, однако в этом было что-то, что ей никак не давалось. Сестёр Патил учили не делать различий и не осуждать других. Женщин Чоудари, сильных матриархов, обладающих острым умом и железной волей, открыто порицали в патриархальной Индии — высшее общество крайне консервативных взглядов, в своё время, активно обсуждало заключённый по любви брак чистокровной Девики с маглорождённым. Пусть она и не взяла его имя и фамилию — она сделала хуже: отдала её своим детям. Семья, по слухам, ведшая свой род от махараджей, была вынуждена выдать младшую дочь за португальского дипломата, чтобы спасти честь и репутацию — но тот погиб во время Второй Мировой войны, а она — какой скандал — сошлась с удивительной красоты аристократкой — его сестрой.
[indent]Об их семье говорили тихим, пошлым шёпотом — и потому Падма и Парвати лучше прочих знали, за что нужно стоять — и они встали, когда пришло время. Падма слишком рано поняла — что-то происходило, Парвати осознала по-другому — почувствовала. Одним вечером, после традиционной внеучебной беседы с Трелони, Парвати скользнула за ужином на скамью Рейвенкло, едва все ушли, и, ужасно изменившись, как бы побелев, в лице, сказала Падме — акцент вплетался в её речь алой нитью из-за волнения:
[indent]— Сегодня я смотрела в хрустальный шар и не увидела ничего, кроме огня и огромного черепа над Астрономической башней с выползающей изо рта змеёй. В замке живёт смерть, Падма.
[indent]Это не было новостью — но через несколько дней они сидели на той же скамье, опустив головы, — и вспоминали Седрика Диггори, чьё тело с глухим стуком встретило землю, разматывая нить золотых звуков занявшихся фанфар.
[indent](рыдания Аммоса Диггори — вой раненого зверя — Падма не забудет до собственной могилы)
[indent]Казалось, чем темнее становились времена — об этом говорили в кулуарах Министерства, в курилках Мунго: отец сжигал «Пророк» номер за номером, а тени под глазами мамы, в те редкие мгновения, когда они видели её, с каждым разом становились насыщеннее и глубже — работы прибавлялось, — чем упорнее находили на Хогвартс тучи, накрывая замок, словно пологом, тем отчаяннее и ярче горели факелы в холодных, продуваемых всеми ветрами коридорах. Тем громче шипела пена на сливочном пиве, и тем больше становилось музыки, и тем яростнее делались почти традиционные ночные дуэли.
[indent]Тем тише было в Хогвартс-экспрессе — будто они составляли одну большую похоронную процессию.
[indent]Когда на седьмом курсе сёстры Патил вернулись домой на рождественские каникулы — родители оставляли магический огонь так надолго, что там завелась огневица, и гостиную до сих пор пятнали чёрные следы сажи, — они обнаружили у себя первые седые волосы. Парвати тотчас схватилась за палочку («нам всего восемнадцать, Падма!»), но Падма лишь покачала головой — и решила оставить их как напоминание. Как перечёркивающую её запястье тёмно-алым надпись «Я не должна лгать», как полосу ожога от котла на бедре, как шрам на лодыжке.
[indent]Как отполированную до блеска в долгих тренировках и боях палочку Парвати — осина, одиннадцать с четвертью дюйма, хлёсткая  — она была больше похожа на нож, или меч — иглу, и оставляла в воздухе серебряный след каждый раз, когда руки Парвати приходили в движение. Бледная, с упрямо поднятой головой, убранной в тугие косы — слишком уставала, чтобы мыть, она стояла в полутёмной Выручай-комнате, что была им и полигоном для отработки заклинаний с бесчисленными манекенами, и пристанищем, наполненным мятыми одеялами и покачивающимися гамаками, — тем домом, который у них отняли, — и это тоже было напоминанием: война может прийти куда угодно и забрать всё, что тебе дорого.

[indent](Парвати похоронили на восьмой день — предали небесной реке: дедушка Сиддхарта сжёг её на дереве сандал на гхате в Варанаси, обернув красным саваном, и развеял прах над Гангом; их отец, изуродованный скорбью, наполовину седой, облачившись в траур, прорыдал у погребального костра несколько часов; их мать, недвижимая, как и полагается женщинам семьи Чоудари, что окружали её, стояла поодаль, ныне навсегда, казалось, отмеченная печатью великого горя)
[indent](Падма прийти не смогла — в истерике мела волосами чужую постель, которую кольцами обернул Васуки)
[indent]Индусы верят, что освобождение даруется очищающим огнём — и водами небесной реки; верила в это и Парвати — пусть и не так отчаянно, по-своему: проводила время с дедушкой Сиддхартой, что был брахманом, никогда не забывала о празднике огней и напевала мантры, пытаясь разгадать, что говорили таро — она очень хотела знать своё будущее.
[indent]Будущее Парвати оборвалось, точно гнилая нитка, под альковами старого замка — и осталась только Падма, одетая кровью и каменной пылью.
[indent]Её будущее было отпечатано на ребре фальшивого галлеона, и это было единственным, что она знала.

[indent]Первое лето после гибели Парвати — после нескольких выигранных битв и — единственного, но решающего поражения — было самым тяжёлым.
[indent]Падма отказалась жить в особняке на Белгрейв-сквер — он упорно, ужасно напоминал о таком далёком теперь детстве, о времени, когда никто не знал этой глупой войны, когда она была с Парвати — была целой, а не изуродованной, кровоточащей половиной, — и этого невозможно было вынести. Её здесь ничего не держало — мама уехала едва ли не сразу после похорон — улетела на маггловском самолёте, не снимая погребального сари: они с отцом долго, упорно спорили, нужно ли ей бросать работу — бросать людей, которым она может и должна помочь, из-за неизвестной угрозы, пока Падма сидела на нижних ступенях лестницы, прижимаясь к тёплому боку Аттикуса — тот после Хогвартса следовал за ней, точно тень, спал, тяжело укладываясь, в ногах, — и стирала с лица слёзы — безостановочные потоки осязаемого ужаса. За окном горело широким и красным огнём — родители не могли видеть этого, а она, Падма, видела и слышала: по полотну пламени легко шли тени упрямо сходившихся чёрных облаков воронья — те кричали важным, томным криком — чуяли кровь, и Падме ли было не знать, что они несли на своих крыльях.
[indent]Она начала собирать вещи, едва отец ступил за порог, чтобы проводить маму: пустые комнаты были темны и необыкновенно тихи, как бывает только там, где слишком много мёртвых, — и они напугали её. Половину Парвати — все её яркие дорогие шелка, украшения в серебре, золоте, нитях, бусинах, пряные тяжёлые масла, травы в высоких вазах, палочки благовоний — Падма оставила нетронутой — просто не смогла.
[indent]На имя Прабхакара Патила она сняла дом в Абердине — Серебряном городе в золотых песках. Когда она впервые сошла с поезда, то едва ли смогла различить, где заканчиваются здания и начинается небо. Песок здесь и впрямь был золотой, как на пляжах Варкалы, и, отстранённо подумалось Падме, когда она подхватила ускользающие по ветру полы обрызганной морской водой юбки, Парвати здесь бы понравилось. Для неё золотой была Индия — те же пляжи, утренний смог в Кочине, куда они выбирались с тётей Рукмини, шёлк нарядных курт и блестящие украшения женщин. Золотая дымка укрывала по утрам дома, и пыль на улицах тоже была золотой, и золотым… золотым было пламя погребальных костров.
[indent]Падме хотелось верить, что огонь, через который ушла Парвати, был алым, как её любимое сари — как гриффиндорские знамёна — он ей так шёл — но она никогда этого не узнает.
[indent]Она безвылазно провела в Абердине лето вместе с Аттикусом, котелком умиротворяющего бальзама, длинными часами потери сознания или бесчувствия, о которых ничего не могла вспомнить, и, самое ужасное, собой — собой и призраком Парвати, что становился реальнее день ото дня, а уже осенью встала за стойку аптеки Малпеппера в Косом переулке. Ей нужно было занять руки — занять себя, потому иногда она засиживалась допоздна и ночевала там же, на крошечном диванчике, среди мерно кипящих на медленном огне зелий и связок трав, иногда возвращалась к отцу, реже — когда становилось совсем невыносимо — в Абердин, к морю. Её волосы, густые, блестящие кудри, отросли сверх всякой меры — она не могла найти сил, чтобы состричь их, несмотря на все те разы, когда брала в руки ножницы, — и вместе со смуглой кожей и яркими глазами делали её заметной среди магов («будто раньше ты такой не была», — оперевшись на косяк и сложив на груди унизанные браслетами руки, усмехалась Парвати, обыкновенно упивающаяся всеобщим вниманием). Падма, поддавшись паранойе отца и своим собственным страхам — она была в Армии Дамблдора, и она была в Битве за Хогвартс, и она шла за Гарри Поттером, и пошла бы вновь — начала прятать их — заправляла под мантию, убирала в сложные причёски, накладывала морок — пока её не узнали.
[indent](и дело было вовсе не в волосах)
[indent]Арнольд Пизгуд смотрел на неё: он стоял во тьме дверного проёма, и свет заходящего солнца выстилал ему дорогу любимым Парвати золотом, выкрашивал лицо в красный, будто в кровь, и даже в том широком движении руки, которым он закрыл за собой дверь, пуская по пустой аптеке тонкий звон колокольчика, ей виделось что-то ужасное — мрачное и дикое, предвещающее пламя насилий, что ветер вскоре должен был разнести во все концы края. Она легко превратила «П. Расал» с фирменного бейджа в «Парвати Расал» и улыбнулась, предлагая по скидке зелье для сна без сновидений — но он покачал головой:
[indent]— Я знаю, кто ты.
[indent]Падма растянула губы в грустной улыбке — он правда знал, и отпираться было бессмысленно:
[indent]— Повезло.
[indent]Она, в отличие от Пизгуда, этого больше не знала.
[indent]Через две с половиной недели Падма Патил, зарываясь носом в широкий душащий шарф, стояла перед пустым каром между станциями Вестминстер и Парк св. Джеймса и нервно перекатывала в кармане фальшивый галлеон.
[indent]Когда-то давно они с Парвати сидели в купе покачивающегося Хогвартс-экспресса, и она сказала Падме — она будет умной. Падма улыбнулась — всё было куда сложнее, пусть и ни одна из них толком этого ещё не понимала, но не стала разубеждать сестру — и согласилась:
[indent]— А ты будешь храброй.
[indent]Парвати долго училась быть смелой (даже просто вступаясь за Гарри Поттера или Невилла Лонгботтома перед слизеринцами) — она с этого начинала, все с чего-то начинали, но к седьмому курсу, сидя в том же купе — направляясь в замок, что уже не был самым безопасным местом на свете, — и разбрасывая волосы по плечам — готовясь защищать, Падма могла сказать одно — Парвати готовилась стать храброй.
[indent]Теперь настала очередь Падмы учиться — Невилл был прав: ничего ещё не было кончено.

Sic semper tyrannis.

Способности:
— талантливый зельевар — любит экспериментировать, стремится к созданию зелий по собственным рецептам; способна оказывать скорую медицинскую помощь — обучалась у матери, целительницы в Больнице Святого Мунго;
— сильна в Защите от Тёмных Искусств и Чарах (на седьмом курсе Хогвартса при сдаче N.E.W.T. могла бы претендовать на ‘Outstanding’); для своих лет — опытный дуэлянт; благодаря участию в собраниях Армии Дамблдора и самостоятельной подготовке владеет боевой и защитной магией и заклинанием Патронуса, который принимает обличье шотландской оленьей борзой (дирхаунда);
— умеет аппарировать; для перемещения предпочитает пользоваться единой каминной сетью и летучим порохом, т. к. имеет некоторые проблемы с вестибулярным аппаратом, однако с начала лета 1998 года не пользуется данным видом магического транспорта ввиду его контроля со стороны Министерства Магии; в пределах Лондона ездит на маггловском метро, иногда берёт маггловские кэбы;
— читает на латыни, переводит; в Хогвартсе посещала занятия по древним рунам; свободно говорит на хинди (билингв); знает несколько фраз на португальском — спокойно закажет себе кофе;
— учится окклюменции;
— обладает исключительной памятью — может пересказать раз увиденный текст в несколько страниц, благодаря чему не имеет проблем с запоминанием заклинаний, составов зелий и рецептов.

Артефакты:
Волшебная палочка: 12,8 дюймов, достаточно эластичная, волос единорога и кипарис.
Подвеска из серебра на серебряной цепочке в виде монограммы имени с выгравированными на обратной стороне защитными символами — их подарили Падме и Парвати при первом спонтанном выбросе магии — им было восемь.
Вредноскоп — отец вручил его дочерям перед их шестым курсом.
Зачарованный фальшивый галлеон со времён создания Гарри Поттером и Гермионой Грейнджер Армии Дамблдора.